Оксана Забужко: "Goodbye, Petrovski!", или Распечатывание "закрытого города"

"Чтобы победить, патронов и пушек недостаточно – нужно еще выйти из навязанного четырем поколениям оккупационного дискурса", – написала в своей авторской колонке украинская писательница Оксана Забужко. Мы перевели этот текст на русский язык для тех днепропетровцев, кому так удобнее воспринимать. Для украиноязычных читателей – оригинал  на DW.

 Пришло время признаться: Днепропетровск всегда, еще с советских времен, казался мне более "проблемным" городом, чем Донецк. Между ними крайне много общего. Оба – печальные монстры-байстрюки индустриализации советского (крепостного) типа. А такая индустриализация за два-три поколения парализует общественную волю, формируя у населения, "закрепленного" за предприятиями, глубокий и трудноизлечимый патерналистский комплекс: привычку беспрекословно слушать начальство и считать его своеобразной силой природы, наделенной как властью карать ("чтобы порядок был»!), так и кормить ("раздавать" зарплату и соцблага), и обязательно – защищать. Показательны здесь, кажется, никем из социологов до сих пор не проанализированные настроения в горящих городах весной 2014-го. Харьков – не менее, казалось бы, индустриальный центр, и к тому же "обнаженный" приграничный город, но я еще ни от одного харьковчанина не слышала, что тогда "Гепа спас город". А вот днепрян, убежденных, что обязаны миром в своем городе "лично товарищу Коломойскому", встречала не меньше, чем дончан, которые в трагедии до сих пор обвиняют своего, так же "лично", Ахметова – за то, что "не защитил". И ни одного "масштабирования" такая картина мира не предусматривает: вот это и есть мышление, говоря словами Хвылевого, не «горожан», а «фабричных».

"50 оттенков черного"

И хотя, на первый взгляд, у Днепра-Кодака-Екатеринослава-Сичеслава вроде должно было бы быть больше шансов «стать европейским городом» – благодаря несопоставимо большей исторической памяти (уцелевшая "память камня" - далеко не последний фактор устойчивости любого города перед угрозой оккупации, кто не верит – спросите пражан!), а также архитектуре и способу устройства. Днепр еще строился "по-европейски" (его "зеркальная копия" - Хельсинки - наглядный пример, как такой город может выглядеть в свободной стране!), в то время как бедная Юзовка (так раньше назывался Донецк – прим. ред.) так и осталась "поселком вдоль дороги на шахту", то есть образцом уже чисто русского градостроительства.

Но, как в известном анекдоте, "есть нюанс". Донецк «всю дорогу» простецки рубил уголь. Днепропетровск – отвечал за "оборонку", оставаясь до 1987 года (до 1988 г. – прим. ред.) "закрытым городом". А ментальность закрытого города, напичканного засекреченными "предприятиями союзного подчинения" – читай: разросшейся до размеров миллионника сталинской "шарашки" - это болезнь не одного поколения, особенно если ее не лечить.

Проще говоря, если от "донецкого китча" всегда отдавало гопотой – нестиранными трениками, засаленными картами и "махачом" в темных закоулках, - то от днепропетровского – гебней, "первым отделом", кабинетными "договорняками" и презрительной ухмылкой на руководящих губах: "Что нам Киев, не Москва ль за нами!".

Оно, конечно, что гопота, что гебня – лишь два лица организованной преступности (а между ними еще "50 оттенков черного»!). Но стилистическая разница была и сохранилась даже после 1991-го – разлитая в десятках бытовых мелочей. И во время выступлений перед читателями в больших залах я тоже ее всегда чувствовала (у писателя свои "инструменты измерения" температуры больших и малых социальных групп, недаром еще Камю советовал, чтобы понять чужой город, непременно побывать в городском театре, - а когда ты еще и не в зале, а на сцене, эффективность такого эксперимента возрастает в разы).

Если в довоенном Донецке публика собиралась на литературный вечер (а "встреча с писателем" само по себе было событие редкое в городском пейзаже!), то в Днепропетровске – и до войны, и сейчас – приходили и приходят именно "на украинский запад", нарочито, как на политическую манифестацию. Так же где-нибудь в канадской или австралийской диаспоре "на украинское" идут не потому, что интересно, а потому, что "патриотически". И этот "эффект гетто", "мобилизованного под угрозой меньшинства", оставлял ощущение куда более не пробивной "твердыни совка", чем всеми ославленный в таком качестве Донецк.

Невольно вспомнились Брежнев со Щербицким и всем сонмом "пролетарских интернационалистов" ("Всесоюзная кузница кадров"!), а также то, что именно здесь была "столица" одного из самых тяжких преступлений против человечества в ХХ веке – советской карательной психиатрии (знаменитая Днепропетровская психушка, этот символ абсолютного и беспросветного мрака, который обязательно займет свое место в учебниках мировой истории в разделе "Эксперименты над людьми" - на одной странице с Аушвицем и южноафриканским Грефсвельдом). А у таких мест, что называется, "плохая карма" - особенно если ее "не чистить".

Словом, казалось, что Днепропетровск в годы независимости продолжал сохранять скорченную позу советского "закрытого города". Города, угнетенного и запечатанного чугунной крышкой государственного террора. Была ли это только "фантомная боль" (так называемая «травма второго поколения»), или еще и "подогрев" от каких-то, невидимых аутсайдеру, местных реалий – судить не мне. Но начиналось это торжество так и не снятого с горла города имперского сапога таки с вокзала. С того самого памятника Петровскому.

Только сойдя с поезда, ты сразу, словно проваливаясь во времени на 80 лет назад, воочию видел, чья тут власть и кто здесь хозяин: те же, что пришли сюда зимой 1919-20 гг. Те, кто усеял цветущую Екатеринославщину трупами и забетонировал их, чтоб и памяти не осталось. Те, кто убил моего любимого здешнего уроженца, великого писателя (настолько, насколько вообще может быть великим романист в 34 года!) Валерьяна Пидмогильного, и уничтожил его рукописи, на 60 лет "опечатав" его имя.

Это была их работа – уничтожать, и это единственное, в чем они были профессионалами. Все остальное, что они делали на этой земле с несколькими поколениями ее жителей, было более или менее производным от этого основного умения.

Украинский коммунизм: Петровский против Эллана

 Есть в нашем знании о себе, как обществе, данные и о том, как мы оказались там, где теперь "маємо те, що маємо". Это одна, как мне кажется, совершенно нетронутая тема – судьба так называемого "украинского коммунизма" (на самом деле – мощного и массового в первых декадах XX века украинского левого движения). Именно того, что уничтожили большевики.

Но перед уничтожением они его профессионально, "по-гибридному", отюзали – чтобы украинские политические элиты левого направления (те, которые не иммигрировали на Запад после поражения УНР) помогли пришлым "Гиви-Моторолам" "примирить" этот чужой и непокорный край, где каждый дядя хранил на чердаке обрез (читайте "Повстанцев" Пидмогильного!) и чихать хотел на советскую власть со всеми ее "продразверстками" (кадров местного происхождения, "захарченко и плотницких", то бишь, извините, "петровских и чубарей", в руководстве КП(б)У было на порядки меньше, чем сейчас в ОРДиЛО (отдельных районах Донецкой и Луганской областей – прим. ред.), – по пальцам пересчитать, - а лишь на штыках, как известно, ни один оккупант долго не усидит).

На "примирение" Украины ушло 10 лет – с 1923 по 1933 гг. Этот период мы и называем то "нэпом", то "украинизацией", то "Расстрелянным Возрождением». Хотя следовало бы назвать его политической войной. Все то десятилетие она шла яростно и отчаянно. И уже само появление СССР как созданной сверхдержавы (а не "России с национальными автономиями", как изначально настаивал Сталин!) – это заслуга не Ленина и не Троцкого, а заслуга, в первую очередь, украинских "боротьбистов" и их руководителя Василия Эллана-Блакитного. Это был судьбоносный человек для всей нашей Украины периода советской истории. В независимых странах биографии таких деятелей становятся бестселлерами и блокбастерами.

"Боротьбисты" согласились влиться в КП(б)У, но на своих условиях, будучи уверены, что смогут реформировать ее изнутри, массой, и таким образом сохранить советской Украине самостоятельность. И их условия Москва тогда была вынуждена принять.

В 1920-е годы Эллана еще открыто называли в партийной прессе "основателем СССР". Сегодня как политика его не упоминают вовсе. За широкой спиной «всеукраинского старосты-голодоморника» в поле зрения украинцев осталась со всей их бурной историей одна-единственная традиция "политического руководства". Та, которая вот уже 90 лет утверждается в Москве: так сказать, ОРДиЛО форевер.

Символическим маркером нашего поражения в той первой российско-украинской войне принято считать двойное самоубийство во время Голодомора двух ведущих украинских коммунистов – Хвылевого и Скрипника. По состоянию на 1934 г., год Украина была полностью "зачищена" от основных своих сил, борющихся "за независимость" - политических и культурных элит и "свободного фермерства" (крестьянства).

Столицу можно было переносить в доселе вражеский ("петлюровский") Киев. И вот тогда в "разжалованном" из столичного статуса Харькове состоялась еще одно – менее известное, но не менее символичное и знаковое событие. Ночью, тайком, "неизвестные" сбросили с пьедестала памятник Василию Эллану (не простил Сталин покойнику своего проигрыша в 1923 году !). Трактовкой "украинский коммунизм" в дальнейшем стали считать исключительно то, что на самом деле было колониальным анклавом кремлевской власти - "кузницу кадров" от Григория Петровского вплоть до Петра Симоненко включительно.

О поражениях и победах

К чему я это все напоминаю? К тому, что мне абсолютно все равно – кто, почему и насколько удачно организовал снос памятника в Днепре, в городе, до сих пор "запечатанном" именем нашего "первого ОРДиЛОвца". Не хочу никого обидеть, но в этой ситуации исполнитель вообще неважен (как уже написали в соцсетях, "считайте, что это сделал я!» - и я готова подписаться под этим заявлением). Это историческое событие в жанре «чистой семиотики» - культурно-символическое. Потому что, с точки зрения семиотики, никакой разницы между "свежим" памятником Сталину в ОРЛО и "несвежим" памятником Петровскому в Днепре нет. Оба являются «метками власти» оккупационного режима. Оба прославляют, "увековечивают" и программируют на украинское поражение в той "большой гибридной войне", начавшейся в 1918-м, которая не прекратилась и после 1991-го, а в 2014-м вышла на третий (если считать вместе с периодом УПА) «горячий» тур. И всё "возмущение актом вандализма", когда от подобного избавляются, лишь другой способ прокричать: "Путин, приди!".

Если мы победим, все наши прошлые поражения, включая Голодомор (sic!), для наших внуков и правнуков в будущем станут "тактическими". Уроками на будущее – как у всех успешных наций. А чтобы победить, патронов и пушек недостаточно. Необходимо еще выйти из навязанного четырем поколениям оккупационного дискурса, который всей своей тотальностью, от памятников убийцам к каждому "так исторически сложилось", ежедневно и ежесекундно велит нам согласиться на поражение.

Так вот, в Днепропетровске сделали для такого освобождения решительный шаг. Сдвинули крышку.

Поэтому скажем просто – всей соборной Украиной: Goodbye, Petrovski! Привет, Днепр!

Перевод на русский язык

Олега Климова,

специально для Zabeba.li.